Сожженные мосты. Часть 7 [СИ] - Александр Афанасьев

Вахид скосил глаза, и увидел, что один из муджахеддинов, сидящий на заднем сидении большой русской машины, держит пулемет так, что его дуло смотрит прямо в живот Вахида. Он видел, как из пулеметов расстреляли инженеров, строивших оросительные каналы — и совсем не желал оказаться на их месте. Тем более что намек, который последними словами дал командир муджахеддинов был более чем ясен — того, кто вносит раскол и смуту в ряды муджахеддинов дозволяется убить.

— Я вовсе не хотел вносить раскол между теми, кто идет по прямому пути — миролюбиво сказал Вахид — скажи мне, кто ты и куда едешь?

— Меня зовут амир Аслан, а среди моих людей есть люди, пришедшие из многострадальной Индии, с гор Афганистана, из пустынь Туркестана и из угнетаемого русистами Междуречья. Мне все равно, откуда они пришли, я принимаю всех, кто сведущ в военном искусстве и желает спастись на Страшном суде. Что же касается того, куда мы следуем — мы следуем туда, где находятся русисты, чтобы вступить в бой с ними ради одного из двух, победы или шахады. Признаться, и тебе стоило бы воевать с русистами и прочими кяффирами, а не стоять здесь и не допрашивать брата своего, подозревая в нем дурные намерения.

Вахид решил с ними не связываться — тем более, что арабских муджахеддинов было не меньше сорока человек.

— Аллах, да укрепит твои стопы на пути твоем — пожелал Вахид, отпуская дверь машины.

— Крепко держитесь за вервь Аллаха все вместе и не распадайтесь. Помните о милости, которую Аллах оказал вам, когда вы были врагами, а Он сплотил ваши сердца, и по Его милости вы стали братьями. Вы были на краю огненной пропасти, и Он спас вас от нее. Так Аллах разъясняет вам свои знамения, — быть может, вы последуете прямым путем[64], — ответил фразой из Корана подполковник Тихонов.

Группа продолжила движение.

Аэропорт Варамин

Вечер

Аэропорт Варамин был занят боевиками одним из первых, потому что здесь стоял запасной самолет шахиншаха — четырехдвигательный германский Юнкерс, вроде как военно-транспортный, но с VIP-салоном. Захватив аэропорт, боевики расстреляли диспетчеров и немногочисленный персонал — тех, кто не успел разбежаться, а потом от избытка чувств открыли огонь по ни в чем не повинной крылатой машине, вымещая на ней всю свою злобу. Сейчас самолет стоял в особом ангаре, он не загорелся — но пострадал изрядно и требовал серьезного ремонта.

После этого началась вакханалия грабежа — больше ни на что у боевиков не хватило ума. Вскрыв все, что только можно вскрыть — а аэропорт использовался в основном для срочных грузовых перевозок по воздуху — они взяли то немногое, что им показалось ценным, а все остальное подожгли. Ценное они стащили в небольшое здание аэровокзала, создав там своего рода штаб-склад награбленного, туда же стащили все компьютеры с вырванными проводами и прочую технику. Разгромили оборудование в диспетчерской вышке (на их беду она стояла отдельно). Они нашли туалет — но тот был со смывом, и они так и не научились им пользоваться. Когда начало переваливаться через край — они начали испражняться на пол в туалете, а когда там не стало хватать места — они стали гадить и в других комнатах…

Иногда ученые задаются вопросом — какая форма правления лучше для страны? По этому поводу разгораются жаркие дебаты, эмоции перехлестывают через край, пишутся статьи в газеты. Почему-то принято думать, что самая лучшая форма правления для страны — демократия. Демос кратос — правление народа, по-гречески. Почему-то когда люди говорят про демократию и про ее исторические корни — они забывают, что в той же Древней Греции избирательными правами пользовались, по разным оценкам от одного процента населения до десяти. То есть это никак нельзя называть властью большинства — это власть меньшинства или даже абсолютного меньшинства. Просто правитель здесь получался не единоличный — царь, король, шах — а коллективный, маленький правящий класс, и, наверное, это было правильно. Видимо, древние греки понимали, что правление исходя из воли народа, приводит к большой беде. Очень большой беде…

На часах — если это можно было так назвать — стоял молодой часовой по имени Муртаза, ему было всего девятнадцать лет. Он был из Тегерана… верней не из Тегерана, а из Захедана, персидского захолустья. Так получилось, что строящейся персидской промышленности нужны были рабочие руки, нужны были рабочие руки на простые, тяжелые работы типа рытья оросительных каналов. Причем, зарплатой привлечь людей было нельзя — в Персии люди были очень не мобильны, привязаны к родным местам. Шахиншах никогда не отличался деликатностью в решении подобных проблем — молодых людей просто отнимали из семей, перебрасывали в столицу, где были ремесленные училища или просто — направляли на работы. Платили минимум — но предоставляли для жилья что-то типа казарм и кормили. Не так, кстати, плохо кормили, в том числе мясными блюдами, которых в нищем Захедане многие только по праздникам и видывали.

Вот в этой среде — оторванных от дома, брошенных в совершенно непонятную и чуждую им, враждебную среду молодых людей — и находили себе богатый улов ловцы человеческих душ, посланные Махди. Тем более что они владели некоторыми запрещенными психотехниками, гипнозом, а молодые люди были в массе своей очень религиозны, потому что окраины любой страны всегда богобоязненнее центра. Мастера, сами вышедшие из таких же слоев жестоко смеялись и издевались над пацанами, потому что нет более жестокого хозяина, чем бывший раб, а на Востоке жестокость — вообще изощренна и безгранична. А посланцы Махди объясняли, что как только Махди выйдет из сокрытия — все будет общим, и все будут молиться Аллаху, и никто не посмеет надсмехаться и издеваться над братьями своими. Когда началось — а началось без них, это был успешно завершившийся, но очень тщательно подготовленный военный заговор — они тоже выступили. Им дали оружие, они столкнули в оросительные каналы и перебили всех мастеров и инженеров, пусть среди инженеров были и русские, и инженеры были большей частью не такими, как мастера, они были образованными и не унижали их. Просто в пацанах, за время их пребывания вне семьи взрастили одновременно и коллективизм, потому что работу надо делать вместе, они трудились каждый день, и становились единым организмом — а заодно и ненависть. Ненависть ко всему, что выше их, ненависть к тому, чему их не научили, к тому, что они не могут освоить. Вот этим пацанам, необразованным, темным и страшным в своей тупой злобе дали оружие и сказали — можно! И они пошли убивать.

Их нельзя осуждать. Нельзя осуждать собаку, которая не прошла курс дрессировки, не послушалась хозяина и кого-то укусила. Нельзя осуждать пацанов, оторванных от семьи, которых ничему не научили, даже не попытались дать какого-то образования — а просто бросили их работать подобно рабам. Стоит ли осуждать их за то, что они ворвались в город Тегеран, довольно европеизированный, и принялись… даже не грабить, больше поджигать. Они строили водоводы, канализацию и оросительные каналы для жителей этого города, и получалось, что жители этого города эксплуатировали их. А теперь им дали оружие и волю, и они убивали жителей этого города по праву сильного и вооруженного, и уничтожали все, что не могли понять, и что могли использовать потом против них. Именно они приняли основной удар окруженных в городе частей Гвардии Бессмертных и погибали, но убивали их, отдавая за гвардейца по пять, десять, даже двадцать своих жизней. Они поверили Махди, и Махди не солгал — он вернул им свободу и страну, в которой они жили. Теперь Махди сказал, что на севере и западе лежат богатейшие земли, и если они пойдут туда — эти земли покорятся им.

Они не знали ничего про русских, про то, что русские сильны, и русские не привыкли отступать. Махди это знал, и планировал использовать их как таран, бросив потом на обессиленных русских перешедшие на его сторону полицейские и жандармские части, нанося при необходимости и ядерные удары по обороняющимся. Махди лгал — но он лгал умело, искусно — и ему верили…

Муртаза с автоматом, из которого он знал только один вид огня — длинными очередями — стоял у башни диспетчерского центра в наказание — что-то не понравилось эмиру, и он отправил его сюда, стоять всю ночь. Он был таким же как и все, ничем не отличался, он даже не знал, почему вместо того чтобы воевать они стоят здесь, он знал только то, что все неверные враги и их надо убивать. Вот и все…

Но те, кто выступил ему навстречу из темноты, не были неверными.

Этих двоих — они шли от ангаров — он заметил тогда, когда они пошло совсем близко, потому что одежда на них была черной. Это была одежда мусульман, он видел такую. На каждом из спокойно идущих к нему — они не бежали, не пытались на него напасть — людей была черная чалма. У одного из них за спиной видела длинная винтовка.